«Вечерняя Москва»
ноябрь 2005

Сегодня заканчивается сериал о Есенине по ТВ. В роли Августы Миклашевской выступила Екатерина Гусева. Впервые о ней широко узнали по мюзиклу «Норд-Ост», где она сыграла, спела и станцевала главную героиню. Роли красавиц посыпались одна за другой. Как-то на церемонии «Золотой Маски» в цирке она даже изображала Любовь Орлову – Мэри из одноименного фильма – и выдала чечетку на барабане. Одна из последних необычных работ – Стелла в спектакле Театра им. Моссовета по пьесе «Трамвай «Желание». И ни кино, ни театр, ни критика актрису Гусеву не обижают.

 – Катя, какие ощущения остались от работы в сериале «Сергей Есенин»?

 – Радостные. Во-первых, мы с Сережей наконец-то опять встретились на съемочной площадке. Во-вторых, изумительный персонаж Августа Миклашевская. Певица, актриса. Мы пытались приблизиться к внешнему образу – сохранились фотографии. Это была белокурая женщина с лицом ребенка. У нас в картине две белые башки (смеется), два одуванчика: Есенин и Миклашевская. Я думала о том, какой голос у нее мог быть. Наверное, лирическое сопрано. Она была ведущей актрисой в труппе Таирова. Он ставил на нее спектакли, а потом все изменилось, потому что появилась Алиса Коонен.
Театр уехал на долгосрочные зарубежные гастроли. Миклашевская не могла оставить сына одного и, чтобы как-то существовать, пела и танцевала по кабакам, из штор шила себе платья. Она все время покашливала, потому что под этими платьями у нее были летние туфли.

  Миклашевская, по-моему, единственная женщина в жизни Есенина, которую он любил, но с которой они не были близки. Я подняла огромное количество материала и так и не докопалась, так и не нашла ответ на самый главный вопрос: было ли что-то? Если нет, то почему? Их судьба сводила, соединяла, но они не были вместе. У меня есть своя теория на этот счет. Она… устояла! Потому что она не только женщина, но еще и мать. И еще… Может быть, если бы она ему сказала «да», не родились бы те стихи, которые он ей посвятил – это часть цикла «Любовь хулигана». К тому же она подсознательно понимала, что неизвестно, как долго бы это продлилось. И я не уверена в том, перед кем она благоговела, кого любила: Есенина-поэта или Есенина-мужчину? Я читала и переписку, и воспоминания - нет однозначного ответа!.. Но вообще сила женщины в ее слабости. Сильна та женщина, которая не закрывает себя на замок, которая не боится пойти вслед за своим чувством. Потому что убить и растоптать проще, но потом любовь может не взойти никогда.

 – В роли Стеллы ты не боишься предстать дурнушкой, особенно на контрасте с Евгенией Крюковой в роли твоей сестры, красавицы Бланш…

 – Да все и так знают, что я и сама красавица (смеется). Ну сколько можно? Мне хотелось сделать характерную роль. И я благодарна режиссеру Юрию Еремину, что он позволил мне похулиганить. Я придумала своей Стелле дурацкую челку до бровей для того, чтобы у меня щеки «выросли». Моя Стелла не просто беременная. Она шар. Она теплая, мягкая, пуховая, в нее можно зарыться, она любвеобильная позитивная хохотушка. Ее хочется ущипнуть, прихватить где-то, прижать в углу. Это Стэнли в ней и привлекло.

 – На твой взгляд, это история о страсти или о любви?

 – Это страсть, которая переросла в большое чувство. Стелле абсолютно все равно, что есть, из чего есть, что носить, потому что Стэнли так любит ее безумными ночами! Как написано у Теннесси Уильямса, «между ними по ночам бегут огоньки».

 – И вдруг над ее счастьем нависает опасность в лице… родной сестры!

 – Когда у нее вдруг закрадывается подозрение, что у Бланш могло быть что-то со Стэнли, она до последнего сражается за свое семейное счастье. И делает выбор не в пользу сестры. Но кто-то сделал бы это с легкостью. А для нее это оч-чень мучительно. Это действительно трагедия. Она не просто предала родную сестру – она сдала ее в психиатрическую лечебницу. Говорят, из любой ситуации есть выход. Но из этой я выхода не вижу. Она любит Стэнли как сумасшедшая, закрывает глаза на его пороки, потому что по сравнению с его достоинствами они кажутся ей ничтожными.

 – Ты понимаешь такую любовь?

 – Нет. Наверное, только в кино и на сцене можно все прощать.

 – А ты не хотела сыграть Бланш?

 – Мне предлагали, но она мне пока на вырост, для нее требуется больший жизненный опыт.

 – Ты считаешь, опыт собственных переживаний помогает актрисе?

 – Есть роли, для которых хорошо бы что-то испытать. Допустим, для Бланш к 40–45 годам будет накоплена боль, которая помогает строить роль. Но вот как играть Медею, которая сварила суп из своих детей и накормила им мужа? Что нужно вспомнить для этого? Я считаю, что фантазия гораздо богаче жизненного опыта.

 – А у тебя есть сестра?

 – Да, на 4 года младше меня. Так что я знаю, что такое сестринская любовь, что такое отношения между сестрами. В детстве мы дрались, вырывали друг другу волосы, царапались до крови (смеется). Но если кто-то во дворе, в школе или в пионерском лагере ее обижал, я могла просто изничтожить этого человека! И вот эти непростые детские отношения переросли в то, что роднее человека у меня нет. Никто меня так не знает, как она. Никто меня так не поймет, не даст совет, не выслушает. Я тоскую по ней. Мне плохо, если я долгое время не вижу или не слышу ее. Нас связывает не ниточка, а какой-то канат.

 – Ты никого не пускаешь в свою личную жизнь, в свой дом?

 – На данный момент я хотела бы закрыться на шесть замков и даже не проводить никакие параллели со своими героинями. Но я боюсь зарекаться. Я живу сегодняшним днем, а не вообще ставлю запреты. Может быть, мой сын вырастет, и ему станет обидно, что я о нем ничего не рассказываю. Вдруг он захочет где-то сняться со мной?.. Может быть, я делаю какие-то ошибки. Я понимаю, что моя профессия подразумевает публичность. Но пока у меня вот так.

 – Сейчас у тебя небольшая пауза в работе, «период накопления». Чем радуешь себя?

 – У меня вдруг появилось время для семьи, для сына, для себя. Я опять стала мамой, женой, любимой, красавицей, в конце концов (смеется)! Я вспомнила, что можно путешествовать, что есть фитнес-клуб. Я вспомнила о маме с папой, о бабушках, о друзьях. Я живу жадно, глотаю впечатления.

  Хожу на премьеры к друзьям в театры, смотрю новые фильмы. На днях была в SPA-центре. Такое счастье! Бальзам для тела и для души. О теле тоже не стоит забывать (смеется). Иногда нужно себя побаловать. Люблю красиво одеваться, но у нас по магазинам ходить не люблю, потому что смотрят, что покупаешь, что выбираешь, во что ты одета, определяют твой размер. Это не очень приятно. Особенно когда заходишь в какой-нибудь обычный магазин, у людей вытягиваются лица: «Почему не Унгаро и не Соня Рикель?»… Люблю вкусно поесть. Я не гурман, а обжора. Обожаю русскую и украинскую кухню. Особенно борщ, вареники с творогом и вишней, жареную картошку с опятами и луком, с соленой капусткой. Еда – это удовольствие!

 – А ты умеешь в жизни раз – и отрезать?

 – Ой, нет, ничего не хочется резать! Кстати, моя героиня в сериале «Охота на изюбря» привлекла меня своим умением не спешить, нежеланием принимать решения Ее позиция – жизнь все равно все расставит на свои места. В этом вся кошачья женская суть! Женщина – как вода, мягкая перетекающая субстанция. Вообще выбор – странная вещь. Иногда его совершенно невозможно сделать.

  Хотя, конечно, бывают такие случаи, когда это несложно. Например, горячее или холодное? Конечно, горячее! Черное или белое? Ну, конечно, белое! Я всех слушаю. Но выбор всегда делаю сама. Иногда даже не знаю, зачем спрашиваю: то ли поддержки ищу, то ли противовеса. Можно привести массу примеров. Например, мне постоянно задают вопрос: театр или кино? Но я не могу сделать выбор, хотя нагрузки колоссальные. Это как спросить ребенка: «Ты кого больше любишь – маму или папу?» К счастью, у меня нет материальной проблемы. И при выборе совершенно не стоит финансовый вопрос.

 – Случалось ли, что после выхода картины ты была разочарована, расстроена?

 – К сожалению, да. Бывало. Очень жалко, когда ты билась за роль, добивалась кинопроб, а тебе отказывали: «Не твой материал»… Затем в результате говорили «гениально!» – и утверждали. А потом половину сцен, причем очень важных для тебя, выкидывали в корзину. Это пережить тяжело. Но в кино так часто случается. Ведь кино – искусство монтажа. А вот в театре ты творец! Ты властелин! Юрий Иванович Еремин выпустил спектакль, ушел (смеется) – а ты осталась на сцене… Театр – это магия!

 – Ты участвуешь в работе гримеров, художников по костюмам?

 – Да, я всегда что-нибудь предлагаю. Вот для Стеллы сама сшила шапку. Стелла выходит из ванны в целлофановой розовой шапочке с бабочками. Думает, что она в ней неотразима. А мужа она в ней страшно раздражает: «Да сними ты эту шапку!..» Я очень люблю для роли что-то мастерить. Для Люси в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» склеила оранжевый веер из перьев. Мне кажется, в театре особенно важно совместное творчество художников с актрисой. Ведь чудо перевоплощения возможно только на сцене. В кино это бывает очень редко. Потому что если нужна бабушка – так и возьмут старушку; нужна толстушка – возьмут толстушку. А в театре я это сыграю. Я обожаю свою профессию за то, что благодаря ей можно прожить тысячу жизней.

 – Как ты решила стать актрисой? В Щукинское шла целенаправленно?

 – Мне кажется, что это какое-то провидение. Я собиралась поступать в биотехнологический институт. А на выпускной вечер пришла ассистентка Евгения Рубеновича Симонова, потому что в параллельном классе учился ее племянник. Она увидела меня в капустнике – я что-то пела, приплясывала, читала стихи. Она ко мне подошла: «Катя, вы не хотите попробоваться в театральный?» «А что нужно?» «Стихотворение, басня, проза». Я отнеслась к этому просто как к эксперименту. Ведь в это время мне надо было зубрить числа и формулы, параллельно я готовилась к выпускным. Для сочинения перечитывала главы из «Войны и мира». И я подумала: «Пойду попробую! Я же не делаю никаких ставок». Подготовила кусочек прозы – Наташа Ростова собирается на первый бал. Выучила стихотворения Марины Цветаевой «Молитва» и «Про бабушку». Ну, басню «Ворона и лисица» все по школе знают. И меня с прослушивания сразу взяли на конкурс. На конкурсе получила пятерку. Такое ощущение, что кто-то взял меня за руку и направил, а я просто повелась.

 – И сомнений уже не было?

 – Нет, наоборот, было ощущение, что я на своем месте. И до сих пор мне кажется, что меня кто-то придумал для того, чтобы я стала актрисой. А сложности, конечно, были. Я очень долго не могла найти свой материал. Все самостоятельные отрывки были «мимо». Как все говорили, я все время брала материал на сопротивление. В 17 лет играла Аксинью из «Тихого Дона», в «Последних» – 85-летнюю няньку. И… ловила такой кайф! Мне казалось, что если я выйду на сцену в образе молодой лирической героини – это будет скучно… А вот в дипломном спектакле «Эзоп» я играла Клею. Саша Семчев был Эзопом. Что значит полюбить урода-раба? Как я сейчас сыграла бы это! Я мечтаю сейчас сыграть Клею! А тогда я все больше рядилась в хитоны (смеется), и, хотя это была достойная работа, все равно я скорее играла Клею, но не была ею.

 – Ты, как и большинство актеров, говоришь, что все из себя берется. Как быть, чтобы в актере не осталось то негативное, что ты из себя достал и приумножил для роли?

 – Бывает, думаешь: «Ничего общего у меня с этим человеком нет». На второй день: «Ну, почти нет…» На третий день признаешься себе: «Нет, есть!» Ты достаешь из себя это зерно, начинаешь его культивировать… Но, как правило, роли очищают. Наверное, дома я спокойный и мягкий человек именно потому, что мне есть где выплеснуть негативные эмоции. И я не боюсь тяжелых ролей. Пусть вся жизненная тяжесть в ролях и останется.

Марина ЗЕЛЬЦЕР